Водяра - Страница 159

159

В Ингушетии прошли быстротечные закрытые суды над обвиняемыми в покушении на президента Зязикова и нападении на Назрань. Двадцать шесть человек получили по двадцать лет строгого режима, человек тридцать, заподозренных в помощи боевикам, - до десяти лет лагерей. Шамиль воспринял эту информацию с удивившим его самого равнодушием. Он понял причину этого равнодушия: он уже не воспринимал все происходящее как политик. Политика в нем победил историк. Это историк Шамиль Рузаев, а не политик Шамиль Рузаев скрупулезно, как археолог черепки, собирал все сведения о Беслане, не зная, как он ими распорядится, но чувствуя, что это обязательно нужно сделать по свежим следам, пока события не стали расплываться в человеческой памяти, как воронки самых страшных сражений начинаются затягиваться сразу же после того, как умолкли последние взрывы.

Так было днем. Но стоило погаснуть экрану телевизора и компьютерному монитору, как в нем словно бы пробуждался совсем другой человек - тот Шамиль, который был в Беслане, который родил этот адский план и был обречен участвовать в его осуществлении с первой минуты до последней. Каждая минута растягивалась до бесконечности, тот ужас, который обуял загнанных в спортзал заложников, парализовал и его, вместе с ними он смотрел, как за ноги протаскивают по залу мужчину с простреленной головой и как тянется за ним по полу жуткий кровавый след. Вместе с ними он обливался потом и дышал мочой, вместе с ними терял сознание и приходил в себя с надеждой, что это был кошмарный сон, что он кончился. Но он не кончался, он длился и повторялся, повторялся и длился. Шамиль был в спортзале даже тогда, когда его в нем уже не было, в его ушах звучали страшные взрывы, которых он не слышал, на него валились балки потолочного перекрытия, и вонью горелого человеческого мяса были пропитаны его руки, одежда, вода, еда, мертвый телевизор и мертвый компьютер.

Шамиль понял, что он сходит с ума. Что однажды уже недостаточно будет поспешно включить свет и выйти из этого нескончаемого кошмара. Но он ничего не мог с собой поделать. Его тянуло в ужас пережитого и не пережитого. Что-то подсказывало ему, что пока он способен снова и снова переживать кошмар как реальность, он еще жив. Как только он утратит эту способность, он умрет. Он еще будет ходить, говорить, дышать, но это уже будет не он, а всего лишь его оболочка, как высохшая стрекоза.

Он потерял ощущение времени. И когда однажды, заслышав шум машины и голоса, отодвинул портьеру и выглянул в окно, увидел, что весь двор в снегу. Вот, безучастно отметил он, уже зима. В воротах стояла белая "Нива", от нее к крыльцу тянулась цепочках следов. К хозяевам дома никто на машине никогда не приезжал, в деревушке вообще легковых машин не было, ездили на одноконных упряжках и тракторах с прицепными тележками, поэтому Шамиль сразу понял, что это к нему. Он удивился, его адреса не знал никто. Но не насторожился, на сильные эмоции не было сил. Еще больше удивился, когда в комнату ввалился майор Клименко - громоздкий, в дубленке, в пыжиковой шапке, свежий с мороза, шумный, с широкой добродушной улыбкой:

- Здорово, затворник! Далеко забрался, еле тебя нашел.

- Раздевайся, - сдержанно предложил Шамиль. - Чаю?

- Некогда мне распивать чаи, - отказался майор, лишь сняв с лысоватой головы шапку и расстегнув дубленку. - Тебе, кстати, тоже некогда.

- Как ты меня нашел?

- Да ведь кто ищет, тот всегда найдет. Знаешь такую песню? К делу, Шамиль. Тебя ищут.

- ФСБ?

- Может, ФСБ. Может, не ФСБ. За информацию о тебе объявили тридцать тысяч долларов.

- Кто?

- Не знаю.

- Они меня не найдут.

- Я же нашел. Чего нельзя сделать за деньги, можно сделать за большие деньги. Тридцать тысяч - хороший стимул. Способствует. Тебе нельзя здесь оставаться.

- Ты приехал, чтобы меня предупредить? Спасибо, я подумаю.

- Не въехал, - констатировал Клименко. - Некогда думать. Нужно брать ноги в руки и мотать как можно быстрее и как можно дальше.

- Куда?

- Не знаю. И не хочу знать. В Москву. Или за бугор. В Лондон. Тебя там примут. Жертва режима.

Шамиль рассеянно оглядел комнату, в которой провел… сколько? Три месяца? Четыре? Полгода? Даже шевелиться не было сил, не то чтобы срываться с места и куда-то бежать. Что ему делать в Москве? Что ему делать в Лондоне? В Лондоне хорошо работать, ему хорошо работалось, когда он писал монографию о депортации ингушей.

Взгляд его упал на стопку видеокассет возле телевизора, на лазерные диски у ноутбука. И он вдруг понял, что ему делать в Лондоне. Писать книгу. Да, книгу о Беслане. Только он знает правду. Он один. В книге будет вся правда и ничего кроме правды. Правду узнает весь мир. Это будет сенсация.

- Ожил, - заметил Клименко. - Глаз заблестел. Таким ты мне больше нравишься. А то - как зимняя муха.

- Посиди, я быстро. Захватишь меня отсюда?

- Отчего же не захватить? Только мы не решили один вопрос.

- Какой?

- Ты забыл, с чего я начал? За информацию о тебе объявили тридцать тысяч долларов.

- Понял. Ты хочешь получить их с меня?

- Вообще-то мне все равно, с кого их получить. Но лучше с тебя. Не чужие люди. Только не говори, что бабок у тебя нет. Есть. Тебе доверяли. И правильно делали. Честного человека в наше время еще поискать.

- Это деньги политсовета, - предупредил Шамиль.

- Политсовету они уже ни к чему, - отмахнулся Клименко. -. Политсовет сгорел в Беслане. А кто остался, тем они долго не понадобятся. Примерно лет двадцать. А нам с тобой еще жить.

Шамиль вышел в чулан и достал из тайника деньги. Их было немного - около пятидесяти тысяч долларов. Раньше казна политсовета была на порядок богаче. Но большая часть ушла на оружие, взрывчатку, транспорт, связь, экипировку и обучение боевиков, на их гонорары, пришлось заплатить вперед. Поколебавшись, Шамиль отделил десять тысяч, остальные сунул в карман. Вернувшись в комнату, бросил пачку на колени Клименко:

159